Вечный поиск пристанища

(Рецензия на научно-фантастический роман Станислава Лема – «Возвращение со звезд»)

«Звезды же сидят на черной лужайке космоса, в креслах-качалках, попивают мятный ликер и смеются над попытками разглядеть их истинную сущность. Потому что издалека ничего не видно. А вблизи никто не может смотреть на звезду, не моргая»*.

*«Куколка» Генри Лайон Олди

       Дюже забавное положение вещей с процессом банальной химической экспертизы в отношении лемовских произведений. Задумав, выстрадав и воплотив столь «редкие» в своем великолепии, художественные детища, пан Станислав низвел все будущие рефлексии, сиюминутные отзывы и обстоятельные рецензии на его буквенные творения до уровня блеклого копошения. Чем, собственно, Ваш покорный слуга сейчас и занимается, строча в степенности этот электронный текст. Например, роман «Возвращение со звезд» не нуждается в структурном препарировании, кое условно может также выражаться в словосочетаниях — «вот тут, бла-бла-бла, тонкий смысл с наглядными аллегориями на нас с вами, а уж главный герой сюжетных перипетий – это же страстная ода духу человека». Патетично? Да. Но ведь правда, поскольку в данном случае насыщенная, куда уж паче в рамках больше чем целого века, история искреннего в своей мужской экспрессии, центрального актера пьесы – Брегга, отвечает сама за себя. Как заставляющий задержать дыхание от восторга багрянец заката над обветриваемыми ветром колосьями поля. И небо, пронизанное чудным цветом. Картина природы, не нуждающаяся в вербальной аннотации, потому люди и молчат порой, встретив подобное. Но вот я не молчу. Вернее молчу, уставившись в монитор и чеканя пластиковые кнопки.

       Скажете заносчиво – функция рецензии, обзора, критики или отзыва в представлении, подталкивании и ознакомлении для несведущих обывателей – все же сохраняется? Печатая эти строки, я соглашаюсь с данным постулатом, так как желаю, чтобы затерянный где-то читатель узнал сие редкостное произведение. Вместо страстного поглощения сонма «приключений тела» со стотысячными тиражами или снобистских очерков хороших стилистов о бла-бла-теории. Однако вот, мажоранта эта с моей стороны похожа на фотографию размеров 20х15 – на глянце которой запечатлены громадные, снежные откосы величественных гор – стоп-кадра как убогого посредника со звенящим, монументальной красоты вертикальным миром.

       Литературный Грааль большинства произведений гениального для своего времени Лема предстал своим наличием в моей памяти только после прочтения, метафорично же — проживания, значительной части романов и рассказов автора. Нет, это не элемент научных, философских изысканий-размышлений, проходящих магистральной линией через работы польского творца, которые у него есть, спору нет в помине. Не аутентичность персонажей, где образы современной глобализационно-выстраданной масс-медия становятся в леном сравнении похожими на спичечных человечков, страдальчески кастрированных в своих суррогатных псевдо эмоциях. Далеко не один бравый товарищ Лем развивает и выражает литературным инструментарием исключительные идеи. Почему то не сомневаюсь, что для современников Кьеркегора, Шопенгауэра, Гегеля и других философов и «мыслителей» сгинутого уже в пепле времени часть их архаичных в чем-то и во многом где-то идей воспринимались абсолютной и всецело истинной.

       Я же имею в виду, печатая претенциозное слово Грааль, лемовскую, относительную все же в сравнении с объективным вакуумом космоса, способность быть нейтральным, безучастным, абстрагированным, беспристрастным «нулевым» в своих суждениях и выводах. Телевизионные обыватели назвали бы это – латентно выраженной жестокостью неудовлетворенного жизнью писаки, с проницательным видом именуя покойного уже автора термином – циничный мизантроп. Лем пишет о тотальном одиночестве человека, пустых метаниях людей, невозможности познания иного и трудности самопознания, всепоглощающей, вневременной любви между мужчиной и женщиной, социальных и эволюционных теориях развития, о порывистом самопожертвовании и фатальном невежестве, перспективах науки и познании болотистых закоулок разума. Но всегда, когда читаешь его произведения кроме сатирических, в перманентном порядке чувствуешь исподволь, как автор, выводя и слагая эти слова, холодно, размышляюще смотрел на строчки, поглощенный убийственными в своей содержательности образами. «Нащупывал» что-то, что остальные, условно, 98% писателей ни когда не «отыщут». Сладкий жар эмоций, приапическая сентиментальность и прочие эндогенные чувства – совершенно естественные составляющие объективного человеческого бытия. Не однозначно вредные или безапелляционно полезные, а только и исключительно естественные. Но в сатанинской области, где творил одаренный Станислав Лем – это отупелые препятствия самообмана и сладко-томных заблуждений.

       В рамках пут рациональной парадигмы Лем использовал довольно хитрое допущение, как вскрыть естественный процесс социальной эволюции, как столкнуть разум, «выращенный» в предрассудках и традициях одного человеческого общества, с мозговыми извилинами из другого, довольно уже инородного. Как обнажить глубинные признаки человека — условно вневременные, внеэволюционные, буквально выдержавшие «остроту хирургического ножа». Тут-то и подходим к тому факту, что Лем лукавым безразличием своего воображения для катализации процесса вводит ещё одно, фантастическое ли, допущение — пастеризацию социума, «кастрацию питекантропа» или, извольте – бетризацию. Плюс – соответствующие научно-технические проявления извечного прогресса в наукоемких предметах — глидер, ульдер, самодостаточное производство роботов и другой умной техники, антигравитационный кубик и прочие новинки с заковыристо-мудреными названиями. Объективной научности сухих формул в этом всем – грош серебряный – но это ни сколь не умоляет той экспериментальной пытливости и того сопутствующего багажа умнейших умозаключений, что в обилии рассыпаны гением руки фантаста по тексту.

       Во всех отношениях, описанный автором, безопасный кисель мерного существования апатичного социума, не утопия, а скорее конечный тупик развития социально-политических систем, взимает скромненькую цену с рода людского. Отсутствие стремлений к достижениям, динамичности противостояния и прихотей вероятностных случайностей, проблеска любви, отчаяния потери, радости искупления и возможного осознания к концу пути, что это было всего лишь пустое бултыхание в кислородном супе терраформированых экзопланет. Вот же для бездушного и всеведущего лика эволюции эти «гамлетовы» страсти всего лишь инструментарий, кой мы не замечаем, как совершенно слепые котята, увлекшиеся игрой. Справедливый обмен. Метроном человеческих эмоций шатается из крайности в иную бездну крайности. Как та узловая проблема с приснопамятными крысами, которым взломали центр удовольствий, позволив грызунам через педальку наслаждать самих себя в свободном доступе. Крысы дохли штабелями, да – в глубоком наслаждении, но таки окочуривались глупенькие, замыкая основное назначение. Точка. И пастеризация социума решила эту проблему, позволив человеческому виду купаться до изнеможения в парном кайфе беззаботности и не подвергаться постоянной угрозе существованию своего органического вида. И уже не нужна забота о безрезультатном в принципе поиске внеземного разума, чью подоплеку автор мастерски, филигранной ненавязчивостью честных умозаключений раскрыл путем ссылок в повествовании на несуществующих ученых.

«Теперь уже нет трагедий. Нет даже шансов на их существование. Мы ликвидировали ад страстей, и тогда оказалось, что вместе с ним исчез и рай. Все теперь тепленькое, Брегг.».

       Не нагружая стилистически свою хоть и не совершенную в дотошных деталях, но до боли сатиричную и искреннюю модель утопического будущего, автор дозволяет большинству слоев разношерстного общества современных банальных вкусов оценить идеи, заложенные в книге. Это не просто пресловутая классика жанра – это отесанный с трудолюбием бриллиант умной литературы. В защитный аргумент чему прорывается факт того, каким же аутентичным распорядком льется ручей страсть как занимательного сюжета. Уставший волком после космической командировки здоровый мужик отправляется на амурные поиски себе бабы на ночь – и находит ее замужнюю на свою, ее и читательскую беду, успев при этом в качестве аперитива еще и доселе покувыркаться с латентно пылкой кино-дивой. Он дикарским характером своих комментариев по поводу крайне просветленного современного общества и собственной импульсивностью необузданных телодвижений мечется по мере хода основного сюжета как безумная вошь в деревянном колесе. Абсурд ситуации – мадемуазели на первый взгляд беспричинно тлеют и тают пред сиволапой дерготней незнакомого дядьки – переворачивается мощнейшим доводом в ходе выстраивания авторских мыслей, связанных с обстоятельным препарированием фундаментальных рефлексов, имманентных функций человеческого мозга и людского сообщества.

«Считалось естественным, что воспитание детей требует высокой квалификации и всесторонней подготовки, даже специального обучения; чтобы получить разрешение завести ребенка, супруги должны были сдавать что-то вроде экзаменов, вначале это показалось мне весьма странным, но, подумав, я вынужден был признать, что парадоксальность обычаев отягощала скорее нас, а не их, – в старом обществе нельзя было, например, строить дом, мост, лечить болезни, наконец, просто выполнять административную работу, не имея соответствующего образования, и только наиболее ответственное дело – рождение детей, формирование их психики – было отдано на произвол слепого случая и минутного желания, а общество вмешивалось лишь тогда, когда ошибки, если они были совершены – уже поздно было исправлять».

       Идея за идеей, через озвученные слова сынов и дочерей адамовых или по средством их размышлений в книге, но льется повествовательным слогом сценарная канва. Тем более, сия интереснейшая сюжетная ветка дюже как лаконична и не страдает рядовой инфантильностью вау-моментов самовлюбленного графомана. Ни кто внезапно не похищает страждущих от суеты на страницах персонажей, ни за кем никакая подпольная машина фанатиков не охотится, ни у кого острого приступа пойти спасти грудастую фифу из лап правительственного хищника с параллельным вызвалением мирового спокойствия из топи убийственного хаоса не возникает, кроме, разве что, яркого в своем значении момента инстинктивных действий пылкого Брегга в кинотеатре. Книга напоминает жизненную прозу, сдобренную наглым соусом фантастических допущений, чья безусловная необходимость и целесообразность оправдывается пытливыми идеями данного романа.

– Но ведь у вас была степень.

– Да, магистерская по теории информации, космодромии и диплом инженера-ядерщика, но это все было профессиональное, не теоретическое. Вы же знаете, как инженер владеет математикой. Да, так значит – физика. Но я хотел иметь еще что-нибудь – для себя. И вот – чистая математика. У меня никогда не было математических способностей. Ни малейших. Ничего, кроме упрямства.

– Да, – тихо сказал он. – Это было необходимо, чтобы… полететь.

– Точнее, чтобы попасть в состав экспедиции, – поправил я. – И знаете, почему именно математика? Я только там понял. Потому что она выше всего. Работы Абеля и Кронекера сегодня так же хороши, как четыреста лет назад, и так будет всегда. Возникают новые пути, но и старые ведут дальше. Они не зарастают. Там… там – вечность. (А он вернулся из необъятной пучины космоса, о которой тут говорит) Только математика не боится ее. Там я понял, как она беспредельна. И незыблема. Другого такого нет. И то, что она мне давалась тяжело, тоже было хорошо. Я бился над нею и, когда не мог заснуть, повторял пройденный днем материал…

       Концовка бьет в яблочко читательского напряжения. Одушевленный по крупицам за время трагичной сюиты центральный герой акта осознает свою горькую потерянность в пространстве целой вселенной, во всем времени. Без оплота, выброшенный бесхозным огрызком в бесконечную пустоту. Среди чужих двуногих созданий и под сенью одинаковых рядов бетонных коробок. Посуетившись и просочившись сквозь все метания и терния насыщенного повествования, в не признаваемом себе отчаянии поиска собственного дома, места пристанища, вожделенного прибежища Брегг импульсивно рвется ввысь. И там, в царстве флегматичного мрамора, безучастных скал и стылого снега, остужаемый прохладными порывами ветра, с горящим огнями городом где-то в дали, в атмосфере занимающейся зари, когда солнце полоснет по его сочащимися слезами глазам, задыхающийся от безнадежности, он в конечном счете поймет в теплых прикосновениях солнечных лучей, что вернулся Домой.

        Итог:

       Приближаясь к концу романа сквозь ярчайшие образы, сюжетные каленые пощечины и буквально Живых персонажей, молнией пронизывает категоричное понимание – ба, да это же квинтэссенция давней темы уже призрачных классиков о проблеме отцов и детей. Предмет отсутствия определяющего взаимопонимания поколений, возведенный в апогейный абсолют. Где же присобачен конкретный вывод, ну же, автор, прими чью-то сторону — бормочешь про себя, скользя через абзацы. Нет смысла в полярном выводе, как нет смысла в согласии с правом какого-либо из полемизирующих лагерей. Так как эволюция не имеет морали, сочувствия, воли и намерения. И если адреналин охоты, жар состязания, вкус победы, бытность естественного отбора, игра доминантов, мотивация болью, импульсивность самопожертвования и страсть соития двух тел уже не отвечают правилам и основной цели сей матери всего развития – мудрейшей эволюции – дергаем тумблер, и для нас больше не существует актуальность этих понятий, как будто бы их и не существовало вовсе. И если Вам надоело читать патоку пустых слово-образований и картонных суррогатных чувств, пора, если не прыгнуть в свободном падении с парашютом, то прочитать и прожить фееричное творение Станислава Лема — «Возвращение со звезд».