Ночная макушка пика Молодежный – 4147 м. (27-28 июля 2013 года)

          Исключительно дабы выполнить Твой, АнВРЕДиктэбл, тогдашний сакраментальный упрек-просьбу аки «вот ты и строчи отчёт, ты же его с незапамятных времен не писал, а я в душ и спать» сварганил эту бредовую писанину, чья смысловая наполненность в сравнении с, например, священным талмудом – «Фауст» Гёте – отдает пустопорожним ржавым корытом. Тем не менее, перенесу посредством клавиатуры клавесина пресловутую музыкальную гамму ощущений и связанных с оными событий, которые порой хочется смаковать в извращенном одиночестве. Это, сударь, подарок за твой свинцовый характер и черный юмор висельника, что для меня как горчичная сладость дикого меда.

       Кабы во избежание передозировки неподготовленного к ниже последующему святотатству читающего, заранее предупреждаю о намеренном бравировании в текстовой отрыжке пафосом, высокопарностью и прочими слащаво-лексическими вкусностями. Ежели вдруг имеется по невиданной забаве случая у Вас дома стационарный реанимационный набор с дефибриллятором и ларингоскопом, то извольте попросить близкого подежурить около Вас, пока будете скользить глазами по дрожащим строчкам отчета о штурмовой ночевки на пологой макушке исполинского пика Молодежный.

“Говорят с виселицы видно всю красоту мира” *

*«First law» Joe Abercrombie

       Дико рванувшись английскими фоксхаундами в три часа дня адски душной пятницы в сторону величавых гор к югу, совершаем кратковременную остановку у обочины суетливой улицы, погрязшей в зомбированном курсировании инфицированных кровяных телец, спешащих на великие свершения в своей праховой бренности. Снующие дикими ужами железные телеги по асфальтовой сковороде нескончаемо клаксонят и переливаются удушающим ревом нагретых двигателей. Суетливый ад цирковых вшей. Рядом, совершенно случайно, абсолютно непреднамеренным образом проходит всесокрушающим локомотивом титановое тело Дэна, и у него в дипломате невообразимой волей фатума лежит избранная для изуверского жертвоприношения горелка. Дениска заскакивает к нам в авто сумрачной синевы охладится под неустанным кондиционером, мы перекидываемся репликами на древнем авестийском языке, и в итоге, гуманно оставив нам горелку, исполнив свое предназначение неизвестного путника, Дэн спешит по своим вселенским делам.

       Вечный миг и вот я, уже десантировавшись у непосредственного входа в убаюканное покоем ущелье Кумбельсу порывисто разминаю нижние конечности чуть ниже Альпийской розы, созерцаю скучный серпантин Большого Алма-атинского ущелья и жду хитропопаго начальника, который ставит свою резвую ласточку на стоянку у отеля.
Далее автор сего текста скабрезно стушевался, и не будет расписывать двухчасовой позор матерого следопыта, от болезненной несуразностью которого мы – два пациента – собственно, как ни странно получали подавляющее удовольствие, забурившись в столь густые дебри, в которые и нога человека раз в век то ступает. Хотя позор позору рознь и зависит от угла зрения или наглости дающего претенциозную оценку. Взращенный меркантильностью телевизионной параши, но сильный характером, жизнерадостный и энергичный Беар Гриллс бы вот, искренне поаплодировав нам и повторяя как заведенный «that was devilish awesome, man», считал бы, что у коммерциализированных «блади янки» из директорской есть новый сюжет для эпизода программы.

       Мечтай, мечтай пупсик. 

       Как бы то ни было, мы оказываемся через эти два трущобных часа на относительно пологой точке, с которой как на ладони виден наш синий субарик и от которого до этой пресловутой откосной позиции по нормальной тропе человеческих стараний минут тридцать ходу. Хохочем. Посокрушавшись с наслаждением на посредственный уровень собственного интеллекта, мы вспоминаем выскобленную на плоти умирающих в агонии ту аксиому жизни, что – первая ошибка есть мать опыта, а вторая ошибка есть отец кретина – и до смешного, в кавычках, бодро срываемся вверх по гребню, дробящего Шукыр и Кумбельсу.

– Хах, давненько же себя таким лохом не чувствовал.

– Гы-гы-гы-гы, зато, сколько ж грибов то было…

       Далее наличествуют в пользование две банальные переменные бездушного уравнения – всепоглощающая жестокая жажда иссушенного горла и почти полное отсутствие живительной воды. В этих поистине райских условиях Ваш покорный слуга примеряет на себя роль матерого экзекутора с докторской степенью по вселенскому садизму. Описываю Сереге в деталях следующий животворящий регистр целительных субстанций: большой кубок прохладного вишневого морса, холодненький стакан вкусного молока, льющийся живительным журчанием родник хрустальной воды, свежеевыжатый яблочный сок в запотевшем графине и басню про найденный в центре пустыни пакетик «Инвайт, просто добавь воды».

– В том произведении народ пустыни возвел воду в ранг культа и плевок в сторону другого человека считался проявлением наивысшего уважения. Ты тратил свою влагу жизни в мире, где вода была всем.

– Мдааа…

       Уже находясь на травяном перегибе в укутанное сумраком и звенящее безмолвной гармонией ущелье Кумбельсу, мы замираем отштукатуренными статуями в забытом людьми осеннем саду желтых красок.

       Замираем, дабы совершить вот это бестолковое действие.

       Завершив эту дилемму бесславного мазохизма между банальным кадром заката и журчащей внизу речкой прозрачных оттенков, слетаем с Серегой вниз к воде, зеленой траве и сладкому покою. Палатка поставлена, ужин приготовлен и съеден, стеб над пирожковым образом жизни и над нашими подсевшими на горы со-мучениками традиционным образом проведен.

       Небытие сна.

       Если бы чванливого, заржавелых правил, литературного критика вежливо попросили бы описать состояние банальности, серости, безыдейности, клише и примитива, он бы наверняка разразился бы словоблудием типа: сыпуха, сыпуха, сыпуха, сыпуха, сыпуха… . Вот и у нас начало подъема описывается в схожем ключе повторяющихся ударов лексического дятла. В рюкзаках вода, в желудках она же, сами мы – изливающиеся потом средоточие воды.

       С жандарма, на который мы сдуру и по резвости телесной заползли, истратив силы и время задарма, открывается волшебный вид на полных 360 градусов. С одной стороны крутой скос фирна и снега северной экспозиции склона в паре с линией гребня от пика Дайвер до пика Титова и дальше в неведомые гранитные края. С другой же стороны пик Локомотив, где намедни Юрсен с Даником почивали спелой дынькой. Вон шкурка желтая видна на склоне, оболтусы. Чем выше мы находимся и чем дальше мы обозреваем вертикальный мир флегматичного мрамора, равнодушных ко всему льда и снега, тем быстрее пропадают вышеописанные жалобные эпитеты в сторону ненавистной слабым млекопитающим ссыпухи. И тем вернее разница давления а-ля гипоксическая духота утомительной горняшки хочет, чтобы я отдал авангардную роль ведущего Сереге. Не бывать этому, о сучьи спазмы дыхательной пытки!

– А на вершине нас ждет лимон и колбаса.
– Цыц. Ни слова о колбасе, сейчас же Дэн прибежит.
– Я ж еще водку взял.
– Ты меня своей гипотетической водярой весь день заманиваешь, да и с учетом того, что лезут два главных трезвенника…

       Вершина. Ветер. Ветрище. Ветраганище. Любой мало-мальски нетяжелый предмет вмиг сдует в сторону обрыва к Т-1 и стерегущих вход в святой храм Мынжилков. Серега разгребает спрессованный влажный снег для будущей дислокации нашей оранжевой хаты и далее берется самоотверженно за работу грузчика-самосвала. Автор же данного опуса в этот момент непритязательно балдеет чем-то средним между «кошмаром архитектора» и «Lego для питекантропа», а выражаясь быдловскими жаргонами выразительной поэзии – возводит монолитную крепость с трех сторон от палатки.
В обычных условиях эта чудо-палатка (в аду есть отдельная камера для грешников тавтологии) ставиться за пять-десять минут бесконечности, но в ситуации, когда необходимо дотошно применить все ее причиндалы и приготовиться к штурмовой ночевке, сие занимательное действо длится около двух часов муторной возни.

       Благочестивый лик солнца несется на всех порах к Западу, хотя вообще-то это наша планета кружит вокруг пылающей звезды, но принять факт, что мы не центр вселенной – это же жуть как болезненно и мучительно на 4147 метров, что хоть ложись, халуп, да помирай. Днем дождя в любых его проявлениях и любой интенсивности не было и в помине, так что вот, пред нами горестное следствие в стороне традиционного захода солнечного шара. Один шайтан окаянный – закат получается очень похожий на «никакой». Излагая шепотом: просто здесь, в этом месте данного отчета, самовлюбленный, диктаторского характера редактор в целях надрывного саспенса центрального сюжета наказал мне солгать о том, что та закатная канцонетта была, дескать, серой и ахроматической. На самом же деле, только т-сссс, заход солнца был как всегда прекрасен. Это же, мать его, само исчезновение чарующего святила за вал горизонта, чьи сочные краски градиентно сменяют друг друга в щемящих глаз пропорциях. Равнинные макаки, к подвиду которых я и отношусь, влекут проклятую ношу генетической печати, что всегда навязывает неконтролируемый трепет пред каждодневным пропаданием единственного источника тепла, света и энергии в этом опасном до коликов мире. Процесс наползания шкодливых сумерек и ускоряющийся ветер постепенно воплощают зачатки той дьявольской атмосферы, что предстала для созерцания нам после.

 – Эх, Серега, попасть бы на ночевку, когда пол неба красный багрянец заливает и закат огнем пылает и чтоб Юрсен с нами был со своим фотоаппаратом, дабы запечатлеть все это.

– А еще лучше «зеркалка» и штатив, пусть и ни кто не потащит их сюда…

---

Спустя два часа бушующего ветра, дребезжащей палатки, горячего чая и крамольных разговоров выползаем мы на свет лунный и…

       Попытка передать ощущения или откровение №1

       Ночь. Густая своими черными в холодной округе всполохами, горная ночь. Ветер. Неистовый в своей бесстрастности и первозданной мощи леденящий поток воздуха. Дует. Рвет и мечет со стороны пиков Советова и Локомотива, с юга, юга-запада. Бьет раскаленным дотла морозных температур бичом по обветренной коже живых существ. Хлесткие и смачные удары отдаются заунывным эхом по утонувшим во тьме широким долинам и отвесным ущельям. Ведь ночевал прошлой осенью на четырехтысячном в метрах перевале Комсомола, и не было там и мизерной доли силы такого отрешенного от дел бренных, мощного ветра. И не приходилось еще испытывать за свою коротенькую жизнь что-то всевластное, что-то, что вот-вот, добавь еще малость 3 м/с, и понесет тебя своей движущей силой к ледяному обрыву в ночь.

       Можешь кричать, но не услышишь собственного голоса. Этот результат неравномерного распределения давления в атмосфере предстает в твоем воображении персонифицированной одушевленной сущностью. Этот ветер хватает грубо тебя за грудки, делает хлесткую пощёчину и своим колоссальным ревом оглушает тебя. С бездыханным смирением ты повисаешь распятым мучеником с раскинутыми в стороны, поникшими руками и запрокинутой шеей в этой мечущей смертельным дыханием, кислородной буре. В короткое мгновение ты из свадебного генерала с завышенной самоуверенностью и честолюбивыми планами на жизнь превращаешься в дрожащую амебу с иллюзией контроля чего-либо и без права выбора. С тебя слетают все надетые маски, и ты видишь себя без обременяющего гардероба. Но ты не верещишь – ты дико хохочешь, чувствуя телом всю беспощадную мощь этой силы, и сетуешь лишь на то, сколь много ватт пропадает зря, надо бы ветряк поставить.

       Попытка передать ощущения или откровение №2

       Луна изливает свой хрустальный свет из космической вневременности, подсвечивая остуженные холодом пики, девственно белый снег и стремительно движущиеся лоскуты сумрачных облаков. Пик Советов предстает ледово-снежным обелиском, мерцающим в ночи. Вершины СГУ, Карнизная, Октябрь, Кантыбастау и весь горный мир испускают дрожащее сияние, оттеняемое мраком ночных ущелий ниже. Все эти крохотные с виду звезды в небе триллионами расщеплений ядер сквозь немыслимые расстояния тысячелетиями несли сей свет, чтобы сейчас дополнить инфернальную картину. Внизу отбивающий суетливый ритм город светится мириадами лампочек, светильников, фар и неона. Всего лишь в 25 -30 км воздушной пустоты к северу от этой ночной вершины, где пару миллионов сидят в пабах с пивом, читают книги, поглощают пищу, говорят по телефону, зомбируют в соц. сетях, занимаются сексом, смотрят/дибилизируют перед телевизором, осуществляют сделки, дерутся, признаются в любви, спят.

       Всего лишь жалких 30 км. Прямо в данный момент. Сумасшедшая разность потенциалов. В дополнение ко всему – подавляет неописуемое ощущение того, будто находимся мы на разных планетах. И сии ирреальные панорамы горы проецируют почти каждую ночь, почти каждую ночь твоего типичного городского существования здесь природа предстает во всех временных отрезках сразу, сливая прошлое и будущее. Показывая, что ощущение времени – лишь поддернутая карамельной ложью иллюзия. 

       Контраст столь разителен, что не поддается приапическому переживанию и глубокому осознанию. Ветер, луна, грозные пики в ночи, светящийся город и звезды в космосе сливаются широчайшим полотном в сюрреалистичную картину. Также, обжигающее понимание того, что твоя будничная жизнь находится в паре десятков километров от тебя – все это единым оркестром выбивают неустойчивую почву из под ног. Оставляя лишь стоять оглушенным. Вот мы и жрем бездумно миниатюрные таблетки, т.к. давит на шею чугунным казаном ночная высота.

       3 часа ночи. Высота – 4147 метров н. у. м. Где-то в сердце Заилийского Алатау. Резкие потоки ледяного ветра сотрясают палатку. Темнота. Два цуцика долго не могут заснуть, ворочаясь в спальниках. Уже 2 часа абсолютного молчания.

Вдруг (громко):

– А давай в картишки сыграем.

– Ты что, охр..ел совсем?! Хотя, вообще, гениальная идея…