Пик Туюк-Су через ущелье Левого Талгара – 4218 м

Звук падающих снежинок

– Стараюсь просто… чтоб завтра было малость лучше, чем сегодня. Я из этих… как оно по-вашему будет?..

– Идиотов?

– Вообще-то я другое имел в виду.

– Оптимистов?

– Точно. Оптимист я.

– И как, собственно, помогает?

– Не очень. Но я всё равно надеюсь.

– Как и все оптимисты. Ничему вы не учитесь*.

* “Best Served Cold” by Joe Abercrombie

«Вершина Туюк-Су находится в Мало-Алматинском отроге на юго-запад от одноименного перевала высотой 4100 м. Снежно-ледовый гребень с причудливыми снежными карнизами соединяет ее с массивом Иглы Туюк-Су. На северо-запад отходит скальный гребень с резкими перепадами высоты. На северных и западных склонах значительное оледенение, южные сильно разрушены, восточные, спускающиеся в сторону ущелья Левого Талгара, покрыты осыпями и участками сильно разрушенных скал.

Путь подхода к перевалу Туюк-Су описан в маршруте на вершину Погребецкого. От перевала восхождение начинается по широкому северо-восточному гребню. На восточную сторону его свисают мощные карнизы (осторожно!). Через 70 м гребень несколько понижается, становится снежным, с участками легких скал, а через 200 м достигается ключевое место маршрута – 5-метровая ледовая стенка. Здесь в зависимости от состояния гребня на ледорубе или ледовом крюке необходимо навесить веревку для спуска и подъема.

Через 50 м от стенки подход к легким скалам и по ним – на вершину с южной стороны. Она поднимается над гребнем на 120 м а представляет собой нагромождение скальных глыб. Время на восхождение 8-9 часов, из них 3,5-4 часа на спуск. Первыми проложили маршрут на Туюк-Су в сентябре 1943 года инструкторы школы горной подготовки в составе: К. Стрекалов, Н. Кривенцов, А. Томберг под руководством Ю. Менжулина»*.

* “По Заилийскому Алатау” В. И. Степанова

       Спокойный и сосредоточенный некто выползает из постели, разминает суставы, устраивает водные процедуры, по-легкому завтракает, натягивает технологичную одежду, шнуруется и, водружая рюкзак на плечи, отправляется в желанное куда-то. Душный город теплится в нежных лучах звездного шара и средь утопленного маревом тепла бабьего лета. Поздним утром субботней чехарды дядя Псих и умудренная жизнью Камшат, доселе положительно откликнувшись на крайне заманчивое предложение побыть транспортными иждивенцами в белом, распухшим от октановой мощи «форанере» Ромы Кромма, отправились в параллельном темпе с милыми сердцу, «талгарскими» рожами Сереги, Юрсена и Юльки в свой размеренный путь к широкой до умопомрачения долине Левого Талгара. В кабине автомашины Ромыч в жизнерадостной форме разбавлял наши околевшие от предстоящих пеших километров мозги обстоятельными вопросами по горам, не забывая поворачивать баранку и нести нас на место назначение стартовой выброски в территориальном пустыре чимбулачной стоянки.

       Фуникулерная линия жизни, подгоняемая неутомимыми электронными сердцами своих роторов, тащит в тесной коробке наши сгустки углеродной формы жизни на Талгарский перевал. Сероватые тромбы низких облаков с ленивой презренностью заполняют большую часть небесного полотна, что сразу за нашим спешным перегибом в, ей дьявол, действительно святое ущелье левого названия, нацеживается небольшим количеством прохладной, дождливой мороси. Пока мы, особо не заботясь чуть увлажнившимися волосами на глупой макушке, в резвом темпе сбрасываем крутой земляной откос тропинки в сторону бушующей снизу горной реки, тяжеленный баул, забитый различным типом нужного и не столь необходимого продовольствия, начинает свою планомерную экзекуцию с плечами.

       Царство инфицированного хвойным парфюмом, душистого воздуха и зеленовато-древесной чащобы заглатывает в свое умиротворенное чрево безвольных путников. Ущелье Левого Талгара чарующе и неким образом сказочно. Поначалу отпустив троих восходителей на пик Талгар вперед, перекусывая на оперативном привале, мы после часу с лишним быстрого скольжения по утоптанной брусчатке извилистой тропинки прорываемся вверх, и я нахожу спящих мучеников десятидневного высокогорного наслаждения в тени трех высоких сосен. Юлька, Юрка и Серега. В буквальном смысле полюбовался на их спокойные тела, расслабленные в топкой дремоте и уже полностью слившиеся с окружающим ландшафтом природного покоя – земная дриада по-матерински приняла домой своих порабощенных агломерацией, ослепших детей.

       Я стоял, оперевшись на орясины моих треккинговых костылей, ждал уже подходящую невдалеке через густую листву, сконцентрированную на ритме хода Камшат и, глядя на своих отдыхающих в снотворном рае горных побратимов, слегка улыбался. Испытывал и злость, что не иду в их зараженной на достойную цель компании и чувствовал неконтролируемую радость, что уж эти то три спортивные хари, как ни кто в нашем инфантильном братстве пресловутой банды, достойны заползти на высшую точку Заилийского Алатау. Изнасилованный постоянными проявлениями смерти мой мозг даже тут в полной безопасности гостеприимного леса прощался мысленно с  ними, предрекая потенциальную возможность последнего нахождения в их окружении. Ребята эти лежащие – все ж даже чуть объективно – классные, и достоинства их не ограничиваются стезей верхолазанья и увлечением горнолыжного спорта. Посему – если что – пока, дремлющие “братцы”. Горы вещь такая – убьют тебя именно в тот самый момент, когда ты, наконец, спустя годы вертикальной катавасии уверишься, что постоянная болтовня об их смертоносности не стоит и выеденного яйца. С другой стороны – группу ведет опытный волк Юрсен, а значит – дело в шляпе, господа достопочтенные. Дождался темноволосую красавицу и, кивнув на незамеченные поначалу ею «души» двух мужчин и одной девы, сорвался в медитацию поступательных движений к солнечной поляне – обширному плато злато-цветной, высокой травы.

       Час. Второй час следом. Маренный вал селевого выноса с его лабиринтом острых в хрупких гранях валунов остался позади. Высота в больше чем два километра по-вертикали. Солнце, запрыгнув за западный склон великого ущелья, в обморочном состоянии и спешном темпе падало в сторону могилы закатного кладбища. Святящиеся от прямых струй солнечного ада восточные склоны переходили из речной мути широкого русла через травянистые холмики можжевельниковой вотчины в рассыпчатую гальку каменных гранул и торчащих шпилями скальных бастионов сверху, присыпанных кое-где снегом.  Долгий привал. Нас вот-вот нагнали «талгарские рожи», но я снимаюсь с места перекура и взбираюсь на последний вал земли пред широкой поляной солнечного нарекания. Камшат не отстает, разрезая склон своими тренированными ногами. Она, вообще-то, в принципе и не особо-то отстает, стараясь поспевать в темп.

– Уо-ооо, май либэ аугустин, аугустин, аугустииииин!!!

– Хех, он уже и без компании Дэна песни страстно орет на округу… .

       Пропустив скатерть «солнечной» своими страждущими отдыха телами, мы, одолев еще один громадный  замерший вал селевого тайфуна с восточных контрфорсов пика Орджоникидзе и его жандармов, приволакиваемся в темнеющих красках к траве у поворота на перевал Туристов. Высота под 2600 метров. Тучи заволокли собой все и вся. Лагерь, вода, ужин. Горячительный, пакетированный чай. Ночь. Сон…

       Нет. Не сон. Был еще перед этим самым объятием Морфиуса тот мерный звук падающих хлопьев снега на верхний тент палатки в абсолютной тишине подернутой густым туманом ночи. Снег неустанно валил и валил, покрывал собой все доступное пространство в совершенно безветренную погоду замершего в оцепенении воздуха. Тишина и звук падающих снежинок. Падающих снежинок, медленных и постоянных. Этот звук. Тот Звук. Он… Дьявол боли, за что ты мне подарил эти уши и дозволил слышать сею природную мантру? Звук – особенный, уникальный.

       На улице освежающая прохлада наваристого и насыщенного тумана, покрывшего своими водяными, замершими росой в воздухе оковами все окружение, и затушившего любые мыслимые звуки. Слабый сумрачный багрянец лунного свечения где-то за тучами разбавляет это чуть морозное великолепие.

      Нежный шорох падающих в медитативной степенности снежинок в непроницаемом мареве хрустального, насыщенного влагой тумана под еле улавливаемым глазом оттенком бардового свечения сверху.

       Я строчу эти слова сейчас, здесь в городском бетонном кубе и мне, выражаясь красным словцом, «хочется» отрубить топором свои длинные пальцы, захлопнуть с остервенением черный лэптоп и вышвырнуть его руками, с вспученными от напряжения артериями, в открытое окно с прозвучавшим параллельно ревом отчаяния…

       Не передам я словами это! Снежок, тишина, туман, лунный багрянец. Бла-бла-бла. Что это?! Что за слюнявое бормотание больного цингой сифилитика? Полная чепуха. Трезвоню пальцами тут в самовлюбленном наслаждении эту неперевариваемую нормальным разумом, лексическую мастурбацию пресловутого отчета. Нет! Нет такого языка в человеческой вселенной и сопутствующей ему буквенной письменности долбанных загогулин дабы выразить тот замерший во времени момент природной грации. Даже чрез высоко-полигональные фотографии, шедевральные картины и широкоформатную видеозапись…, что там, да, элементарно, одним каналом зрительного восприятия по месту своего непосредственного телесного присутствия там, эта «атмосфера» не будет передана никоим образом. Вообразим ситуацию – глухой, без чувства осязания, немой, с забитым носом, с неработающим внутренним ухом патологичной в своем отказе эквибриоцепции и разбитой в дребезги священной проприоцепции, но таки зрячий – это все будет, просто, иссушенным огрызком. Обрывочное восприятие. Необходима полная, каторжная работа сенсорной системы. И быть может тогда. Тогда.

*

-//-

*

       Поздний утренний подъем и неспешные в своем темпе собирания скудных пожитков переходят в то, что леностью моих пальцев на клавиатуре и относительным умиротворением моего мозга именуется здесь и сейчас обстоятельным термином – «Дальше».

       Дальше был подлинный, желтого оттенка песок обширного высокогорного пляжа с мутноватым озером на 3550 метров и гулко шумящий с марены где-то дальше импровизированный находчивой природой естественный водопадик. Вкупе же с этим, наконец, было уходящее в запад за перегиб далекого относительно муравьиных страданий перевала Туристов с 3980 метров, ярчайшее лицо светила. Дальше целесообразно случился разведочный одиночный выход на жандарм северного, ледово-снежного гребня пика СГУ в 4500 метров, пока женская половина осталась самостоятельно расквартировывать лагерь на песку в вечерней атмосфере. Далее был сольный подъем по крутому ледовому скосу жандарма в барражировании среди трещин с последующим переходом на девственно неустойчивые и рассыпчатые скалы. Кошки абсолютной твердости с посредственным, непредназначенным для таких целей ледорубом в правой руке давали некое подобие уверенности, что покрывала собой уже полученный некогда опыт от примитивного вида ледолазания на сольном карабканье по крутой, дубовой высокоэтажке ледника имени Маметовой. Ха-ха. Ледолазание. Ну-ну.

       Как же меня тогда при этом пробном марш-броске на гребень СГУ, в казалось не столь длительный по времени танец на крутовастеньком, слегка припорошенном снегом льду, раздражали те постоянно сыпавшиеся с грохотом валуны, катящиеся через каждые две-три минуты по соседней крутой ссыпухе торчащих слева скал жандарма. Но не от того, что я распоясанным воображением представлял, как они меня могут-таки задеть, не от множества следов в тонком слое снега, оставленных проносящимися валунами. Опасное место я прошмыгнул по возможности быстро. Тут даже бесили они скорее от того, что я видел своим вечерним подуставшим сознанием  в этом гранитном рокоте какое-то издевательство. Кто-то игрался, забавляясь, самозабвенно.

       Справа плоское и обширное футбольное поле испещренного трещинами ледника. Дальше левее была стенка основного подъема по высокому ледовому скосу справа от торчащего громадного бастиона и понимание, что без страховочных элементов и веревки я не пущу Камшат сюда. Осознание, что с одной лишь этой жердью типичного ледоруба и сам не полезу. Пик СГУ отбил дюже как быстро эту атаку самоуверенных пижонов из города. 2Б ледовая там – с данным выходом на гребень – наверняка. В лоб же по центральной стене ледника – 3Б иль больше. Нужны здесь ледовые инструменты на самостраховке. Кварки «петцеловские», милые, где же вы? Я вожделею почувствовать вашу полную уверенности,  свинцовую тяжесть в руках.

*

-//-

*

       Дальше была ночь яркого полнолуния на песчаном, стылом пляжу. При утреннем вставании наличествовал далее неспешный подъем до перевала Туристов к обеду. Консервирование основных пожитков у треноги почти четырехтысячного перевала, с последующим складыванием в компактный рюкзачок всего необходимого и отправление своих тел на юг в сторону далекого гребня, долго спускающегося с западной вершины пика Советских Альпинистов к опасному и крутому перевалу имени Четырех.

       Дальше, с момента нашего олимпийского старта на седловине, мы залезли – дурни – на пупырь «великой» горы у середины перевала Туристов, торчащей прямо к югу от основной перемычки и закрывающей собой вышеназванный, желанный гребень. Все, что набрали по вертикальной координате и даже более, пришлось спускать в итоге по легко подвижной, бесконечной ссыпухе к поступательному стремлению в область ледника Грязного, что срывался с севера того самого, в очередной раз упомянутого гребешка. С далека все такое небольшое, миниатюрное, но стоит спустя время целеноправленного движения приблизится к этому самому “небольшому”, как оно раздавливает своими громадными колоссальными размерами. Потеряешься и сгинешь.

       Дальше лавировали меж открытых трещин пологой части ледника и, наконец, в одуряющей наглости поперли прямо по выходящему в резкий градус центру ледника в лоб. Откос очень крутой, однако, тем не менее, липкий, около десятисантиметровый снег, покрывавший почти везде голый лед, дозволял совершать сии недальновидные, попахивающие чрезвычайной ситуацией действия без наличия страховочных элементов, веревки и обвязок. Лишь твердые кошки, по одному банальному ледорубу и котелки на черепах – наши друзья из племени альпинистского снаряжения.

       Оставив позади пару не шибко широких бергшрундов, чья щель была плотно засыпана утрамбовавшимся снегом, протанцевали зигзагом две трети пути в сторону желанного вверху гребня. Трещины здесь и вправду все закрыты. Весело. Склон еще круче. Упираемся в проходящий слева на право по всему телу крутой стенки ледника широченный бергшрунд, окаймлявший выше маячивший длинный заструг перегиба некой формой географической диадемы. Крутизна склона прервалась, резко перемежавшись широкой в почти три метра, пологой снежной полкой. Слева к востоку и к ссыпухе, по которой периодически валят злободневные камнепады, данная полка исчезает в чуть ли не отвесной крутизне льда. Ежели я доселе напоминал карабкающейся по пятам смелой Камшат держать за мной символическую трехметровую дистанцию, дабы нивелировать угрозу двойного проваливания куда-нибудь, на данной же полке в ее самом начале наказываю темноволосой царице Кипчаков стоять столбом на одной точке и мерзнуть сивой сосулькой. Сам же отправляюсь с одним ледорубом в правый конец площадки. Отойдя метров на тридцать с гиком, предстаю пред той же нелицеприятной картиной, что была и к востоку. Берг, переходя в более крутой склон, постепенно сворачивает к северу вниз и уходит далеко-далеко к скалам, собственно, ниже. Времени на спуск и поиск «правильной» ветки подъема – которая заключается как раз таки там к западу вдоль самого низкого гребня, что соседствует с перевалом имени Четырех – в достаточном количестве у нас нет. Вернее все это потенциально имеется, но мы слишком «homo оцивилизоникус» и не готовы платить цену за данные намеренья, цену, что выдается лишь легко только тогда, когда существо икс стремиться неистово выжить.

       Дальше подхожу к черной полости широкого берга, трещину которого мой мозг при его чекнутости без страховки и с куском одного квази-ледоруба в правой руке штурмовать не будет, и счищаю верхнюю пленку порошистого снега, местами скрывающего эту ледяную щель. Присев, заглядываю аккуратно в ее сумрачную темноту и делаю под вспышкой несколько фотографий. Напротив торчит карнизно-ледовая полочка в некоем виде заструга, что соединена литьем с противоположным концом трещины, и не рушится под моим размашистым ударом ледоруба. Оно и ясно – ее вес в пару тройку центнеров, и себя-то она до сих пор то сдюжит. Но, подпрыгнув выше, перенести на нее же свой вес, доверится ей – вообще нет и толики желания без веревки, страхующей тело нежное. С данной полочки в трещину снизу свисают маститые каскады сосулек. В осознанном, раздосадованном понимании, что пик Советских Альпинистов тоже не дался сегодня, со всей мужицкой дури вламываю я конек длинного и прямого ледоруба в эти висящие сосульки. Они, родненькие, в замедленной съемке отламываются громадным куском  и с хрустальным звоном скрываются во тьме трещины. Спустя мгновения мои ноги «осознают», что стоят на ледовом выступе, который и представляет собой всю эту пологую полку во всей ее ширине, закрывающей берг как карниз. Спустя те мгновения слышится приглушенный гул упавшего на лед куска холодного хрусталя, и вся полка начинает ощутимо, насыщено вибрировать. Резко в порыве отскакиваю больше чем на метр к границе уклона сзади. Однако полка всё еще держит – ну еще бы – свой ведь вес выносит, только просто и без подвоха тут вибрирует. После уже – минут десять так забавляюсь скидыванием сосулек и дрожью пола под ногами, пока мадам там, в стороне мерзнет.

       Дальше был веселый спуск назад по скату ледника, монотонный сброс к его оконечности, долгий траверс и подъем по ссыпухе с продольным движением к валявшимся на перевале пожиткам двух рюкзаков. Оценили тогда ледник Мутный. Грязный и Мутный – названия таки настоящие, на карте вытесанные. Шли и шли мы в закатных лучах солнца, шкодливо стремящегося спрятаться за северный гребень пика Советов. Дальше – ночевка непосредственно на перевале с минимумом водяных запасов и растапливание выветренного снега, продирающий холод с гаснущими от усталости вечерними посиделками. Спутница моя впервые дышит устало ночным кислородом до восхода солнца на почти четырехтысячной высоте – ее первая ночевка на той вертикали. Как там ребята в туре на Талгар? Уже на леднике Богатырь должны ночевать. Высота у нас с ними примерно та же. Ну же, проваливайся в сон скорей… 

*

-//-

*

       Дальше на утро наличествовал подъем по гребешку в сторону цирка Туюк-Су. Сброс баулов на ледовом перевале и планомерное прохождение всех надоевших, неустойчивых, осыпных жандармов и снежно-скального гребня, тянущегося и тянущегося, до вожделенного пика, венчающего собой одноименное ущелье и священные ворота в оное царство. Пик Тук-Су (4218 метров над у. м.). Всё множество неустойчивых громадных булыжников и осыпающихся скал по пути подъема к пику выглядят так подозрительно и тревожно, что смотришь на них как на врагов народа. Может зря я отдал зеленую каску своей спутнице, наказав ей оставить собственную, и шагая теперь сам с непокрытой дурной башкой? Риторика. Залезли. Выше уже некуда. Подышали жадно и помолчали в покое на главном шпиле макушки Туюк-Су. Имел место быть, в итоге, оставленный мною в вершинной записке чернилом эпистолярный «привет» непредсказуемому Серому и дядьке Месснеру.

       Дальше – возвращение обратно на седловину перевала, одевание дребезжащих кошек и сползание без страховки по зияющему трещинами крутому склону ледника в градиентных цветах заходящего солнца. Покорный слуга Ваш уже повторный раз за прошедшее «лето», проскакав на склоне без страховки меж вскрытых ран открытых трещин с приснопамятного перевала, слетал к пологой части, однако тогда уже вот сильно менжевался по поводу спускающейся следом, уставшей Камшат. Своим-то ногам полностью доверяю, другое дело – чужие.

       Дальше – очень холодная стылая ночевка на ледяном панцире и наступивший следом день пятый прекрасной, выбивающей мозг из скорлупы обыденности, горной жизни…

***

       А теперь, в качестве десерта, как некогда обещал кое-кому (Карина икнула):

       Ветер. Пустошь. Нет ни чего. Две темные тени бредут по серой эрозийной почве.

       Мы медленно, шаркающим темпом шли безымянными отшельниками по опустошенной, необитаемой, мертвой земле.  Бесконечно тянувшаяся в далекую серую даль пологая пустыня была выцветшего, ахроматического оттенка и нашим пустым, замершим глазам не на чем было зацепиться на ее плоском безыдейном полотне. Краски исчезли в забвении. Их не существовало и вовсе. Все вокруг имело однотонный серо-ржавый оттенок запустения. Мы не помнили наши имена, не знали откуда мы идем и не дано нам было ведать куда этот путь ведет. Мы не были уверены, что ощущая себя как себя в тот момент, мы ощущали-таки себя. Мы – были не мы. Неназванные полые призраки, в мертвом темпе ступающие по бесконечной пустоши. Две тени блеклого до удушения бытья.

       Безучастный ветер заунывно дул, отдаваясь постоянным тоскливым воем потустороннего стона. Его режущий звук не спадал и не повышался, нет, он лишь протяжно резал своей акустикой сухой терпкий воздух. И мы шли под этот аккомпанемент уже миллиарды лет, где единственным проявлением, неким мерилом нашего аутентичного присутствия в этой мертвой среде было шарканье двух одетых в черные балахоны фигур с хлопающими свободно на ветру неровными лохмотьями краев тканей. Безликие, в укутанных поверх, темных, глубоких капюшонах и со стелящимся снизу пресловутым длинным шлейфом, прикрывавшим  что-то, считающееся ногами, мы разрезали бездушный слой атмосферной сухости. Мы были затерянные и пропащие…

       Неведомым образом, неожиданно впереди забрезжил яркий свет, что с течением мгновений все усиливался, заполняя окружающее запустение определенным подобием красок. Он был так ярок, что вспарывал своими сияющими лезвиями все, но на него, тем не менее, было вдруг очень спокойно и приятно смотреть. Нас непреодолимой силою потянуло к этому источнику, мы ускорили некогда длившийся вечность монотонный ритм ходьбы и приближались к сакральному лику богоподобного огня.

       Это оказалась пассажирская, чарующих форм черная-пречерная карета на четырех колесах, обрамленная светящимся алмазным светом золотых граней. Запряжена она была несколькими темными пегасами с рубиново-красными глазами, цокающими в нетерпении раскаленными до лавового свечения подковами. Наречены были эти мощные рысаки именем священным – цилиндровые поршни тойотовского двигателя внутреннего сгорания. Адрес промышленной сборки-селекции – префектура Айчи, конституционная монархия Япония. Из кареты этой буквально выплыли степенно два архангела с высоченными шпилями своих белых, полных тяжелыми перьями крыльев за спиной – Глеб и Карина. Он и Она. Благочестивые архангелы. Один с бородкой бакенбард, другая с длинными локонами волос. Высокие и статные, со спокойными до вселенской гармонии лицами. Они впустили к себе в сюрреалистичную повозку двух призраков – Камшат и Вита – и понесли их стремительно в полное жизни царство горячего душа, прохладительных соков, пищевого раздолья, оптоволоконных wi-fi-роутеров и накрахмаленного ложа.  Но уже далее черствым и холодным безразличием неведомого рассказчика закончилась вся эта карамельная фантазия счастья на самом деле альдегидным гулом жужжащих машин, будничной суетой одурманенных тел и пеклом удушающей затхлости. Они – те призраки – сошли изо тьмы в ту же тьму, лишь на мгновение меж оными неистово пережив яркий свет скоротечного полета обреченной кометы, полной в этот миг пульсирующей жизнью. И даже тонко утонченный оттенок карамельного запаха сказочно сгинул в гудящем, бесконечном чреве черной дыры.

6-10 сентября 2014 г.